Стихи быстро распространились в списках, и имя их создателя было у всех на устах. Оно тихо прошелестело по светским салонам, уже громче прозвучало в студенческих и литературных кругах и пугающим эхом отозвалось в широких слоях населения. Так родился новый поэт, поэт – трибун – двадцатидвухлетний Михаил Лермонтов! Ничья слава еще не была столь внезапна и столь опасна. Сказав правду о великом поэте, он обрек себя на вечные гонения…

Наверное, мало людей, а тем более поэтов, с такой напряженной, трагичной судьбой. Уже в детстве он познал горечь от развода родителей и ранней смерти матери. А в юности, его горячее сердце, жаждущее любви, больно разбивалось о стену равнодушия и холодности. Любимые женщины доставались другим, товарищи по учебе и службе сторонились его, находя дерзким, надменным и вспыльчивым. И только немногие, прозорливые и вдумчивые, сразу поняли, что рядом с ними -Гений! Белинский, например, безошибочно угадал могучий дар молодого поэта и всегда с восторгом встречал его новые произведения, в которых год от году зрел протест против существующих порядков, мысль о судьбах русского общества. Его стали называть то вторым Пушкиным, то сравнивал с Байроном, на что он отвечал:

«Нет, я не Байрон, я другой

Еще неведомый избранник

Как он, гонимый миром странник,

Но только с русскою душой…»

Пафос Лермонтовских обличительных стихов легко сопрягается с его думами о судьбе народа. Он любил простой народ, и в детстве, в селе Тарханы часто бывал участником крестьянских праздников и обрядов. Слушал задушевные девичьи песни, очаровываясь их сердечностью и искренностью. Думаю, что можно смело тутверждать – народный поэтический язык стал для Лермонтова первой школой искусства.

«И в праздник, вечером росистым,

Смотреть до полночи готов

На пляску с топаньем и свистом

Под говор пьяных мужиков»

А разве его «Песня про Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» не про народ? Белинский писал, что колорит песни «весь в русском народном языке». Естественно, что любя народ, Лермонтов не мог не любить и страну этого народа, свою родину. И он действительно любил ее, но горделивый пафос кровавых побед и казенного патриотизма были ему чужды:

Люблю отчизну я, но странною любовью!

Не победит ее рассудок мой.

Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.

Но я люблю — за что, не знаю сам —
Ее степей холодное молчанье,
Ее лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек ее подобные морям…

Однако любовь не затмевала ему действительность. И уезжая на Кавказ, он писал:

Прощай, немытая Россия,

Страна рабов, страна господ

И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ.
Быть может, за стеной Кавказа
Сокроюсь от твоих пашей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей.

Но и там не спрятался от «всевидящего глаза». Кавказ принес ему не только вдохновенье, но и гибель…

… Вглядываясь в эту судьбу сквозь призму времени, мы не только печалимся и негодуем, но и удивляемся и восхищаемся его редкостной, уникальной одаренностью. В нем как бы объединились поэт, музыкант, художник. И в любом из этих искусств он проявил выдающие способности . попробуем разобраться в этом подробнее.

Читая стихи Лермонтова, мы сразу улавливаем их природную музыкальность:

Выхожу один я на дорогу,

Сквозь туман кремнистый путь блестит;

Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.

(Так и хочется запеть эти строки! И ведь запели, и поют уже два века!)

Эту природу стихов Лермонтова тонко подметил А. Огарев:

«Они так изящно выражены, что их можно не только читать, но и петь, да еще на совсем особенный лад». Лермонтов сам отметил ту роль, какую играют звуки в его мировосприятии. В письме к Марии Лопухиной ( в младшую сестру которой – Вареньку поэт был безответно влюблен) он пишет: «Мне благотворны были бы самые звуки ваших слов. Право, следовало бы в письмах ставить ноты над словами». И в этом – весь Лермонтов! Ему мало смысла слов, ему нужны и звуки слов. Его творчество представляет собой высочайшее торжество музыки слова, мелодии ее стиха, музыкального движения речи, придавая неизъяснимую прелесть самой поэтической интонации:

Есть речи – значенье

Темно иль ничтожно,

Но им без волненья

Внимать невозможно

Как полны их звуки

Безумством желанья!

В них слезы разлуки,

В них трепет свиданья.

Его первые, еще неосознанные, еще неясные впечатления от музыки зародились от пения матери Марии Михайловны: «Когда я был трех лет, - вспоминает он, - то была песня, от которой я плакал. Ее не могу теперь вспомнить, но уверен, что если б услыхал ее, она произвела бы прежнее действие. Ее певала мне покойная мать…»

В Московском Благородном пансионе (позже Университете), куда Лермонтов поступил в 14 лет, обучали не только наукам, иностранным языкам, но и искусствам: - стихосложению, декламации, рисованию, танцам и музыке. Естественно, что при необычайной одаренности Лермонтова это очень скоро принесло прекрасные плоды. Особенных результатов он добился в музыке, занимаясь одновременно по классу фортепиано, скрипки и флейты. Успехи Лермонтова – скрипача были столь несомненны, что он был даже допущен к участию в публичном выступлении воспитанников, получив за свою игру много аплодисментов и одобрительных слов. Любил Лермонтов и помузицировать в кругу друзей. По свидетельству его друга Н. Раневского он играл на фортепиано достаточно уверенно, хотя и не обольщался на счет своих достижений, не брался за фундаментальные произведения. Чаще играл лирические пьесы, называя их «музыкой моего сердца». Раевский вспоминает: «Лермонтов имел склонность к музыке, живописи, поэзии, почему свободные у обоих часы проходили в сих занятиях».

Несколько позже, уже на Кавказе Лермонтов (по воспоминаниям полковых товарищей) любил взять флейту и уйти в горы. И вскоре оттуда раздавались чистые, завораживающие звуки, усиленные горным эхом… Кажется, что этого вполне достаточно для нашего изумления музыкальным талантом Лермонтова. Но не спешите – это еще не все! Оказывается, он обладал еще и вокальными данными и даже брал уроки пения у знаменитого итальянского тенора Перотти, преподававшего в пансионе. В письме к Лермонтову его кузина Александра Верещагина спрашивает «А ваша музыка?.. По – прежнему ли вы поете дуэт Семирамиды, полагаясь на свою удивительную память? Поете ли вы его как раньше во весь голос и до потери дыхания?» Да, он пел, всегда по – разному и неожиданно для окружающих: мягко и проникновенно русские народные песни; забавно, говорком, французские куплеты; во весь голос, со слезой итальянские арии.

Кажется невероятным, но я перечислила еще не все стороны музыкальной одаренности поэта. Оказывается, он иногда, под настроение сочинял музыку, конечно, никогда не распространяясь о своем увлечении, а тем более, не издавая ноты. Мы знаем об этом по редким дошедшим до нас свидетельствам современников. Известен, например такой случай. Однажды, по долгу службы, Лермонтов приехал в станицу Червленую и остановился на ночлег. Войдя в отведенный ему дом, услышал песню и увидел молодую казачку, качавшую колыбель. И так проникновенно, так мягко звучал ее голос, что Лермонтов замер в дверях, дослушав до конца песню, тронувшую его сердце. Потом быстро подсел е столу и набросал строчки:

Спи, младенец мой прекрасный,

Баюшки – баю,

Тихо смотрит месяц ясный

В колыбель твою.

И тут же напел окружающим свой мотив, подставив над словами ноты и назвав песню: «Казачья колыбельная». К сожалению, время не сохранило мелодию, но остались стихи, воплощенные во множестве музыкальных вариантах.

Но Лермонтов не только сам играл и пел, он был чутким благородным слушателем. Какие изумительные строки он посвятил певице – любительнице Прасковье Бертеневой, прозванной «московским соловьем».

Скажи мне: где переняла

Ты обольстительные звуки?

И как соединить могла

Отзывы радости и муки?

Премудрой мыслию вникал

Я в песни ада, в песни рая,

Но что ж? Нигде я не слыхал

Того, что слышал от тебя я!

Из воспоминаний современников мы узнаем, что Лермонтов часто посещал оперные спектакли. В то время на столичных сценах ставились итальянские оперы Беллини Россини, но шли и русские – «Аскольдова могила» А. Верстовского, «Иван Сусанин» М. Глинки. «Я каждый день ездил в театр» - писал Лермонтов в феврале 1838 года.

Иногда по слуху подбирал понравившиеся ему арии, аккомпанируя себе на рояле, или выучил по нотам оперные увертюры. Известно, например, что он любил и хорошо играл увертюру из оперы Обера «Немая из Портичи» или «Фенелла», как называли ее в России. «Играете ли вы по – прежнему увертюру «Фенеллы?...» -

интересуется в уже упомянутом выше письме А. Верещагина. Лермонтов даже упоминает об этой увертюре в рассказе «Княгиня Лиговская»:

«Давали «Фенеллу… Когда Печорин вошел, увертюра еще не начиналась, и в ложи не все съехались… Загремела увертюра. Зал был полон, и только одна ложа оставалась пуста… Это ему казалось странно, и он желал бы. Наконец, увидеть людей, которые пропустили увертюру «Фенеллы».

Любил он и балет, и особенно восторгался знаменитыми балеринами – итальянкой Тальони и россиянкой А. Истоминой.

Находясь в Петербурге, Лермонтов любил бывать в музыкальном салоне братьев Виельгорских – серьезных знатоков и ценителей музыки. В их доме выступали не только известные русские музыканты, но и иностранные знаменитости. Именно здесь он познакомился с замечательной польской пианисткой Марией Шимановской, восторгаясь мягкой кантиленой и виртуозным блеском ее игры. Отзвуком на эти вечера стала его неоконченная повесть, начинавшаяся словами: «У графа В. был музыкальный вечер. Первые артисты столицы платили своим искусством за часть аристократического приема…»

Душа Лермонтова была переполнена музыкой, звуки в ней каким – то непостижимым образом складывались в целые картины, фантастические сцены и, естественно, воплощались и в творчестве, и в описаниях явлений и предметов, не связанных непосредственно с музыкой. Вспомните хотя бы, сколько музыки услышал он в звоне колоколов: «Звон московских колоколов подобен чудной, фантастической увертюре Бетховена, в которой густой рев контрабаса, треск литавр, с пением скрипки и флейты и образуют одно великое целое… И мнится, что бестелесные звуки принимают видимую форму, что духи неба и ада свиваются под облаками в один разнообразный, неизмеримый, быстро вертящийся хоровод. О, какое блаженство внимать этой неземной музыке!» Не правда ли, так написать мог только музыкант до мозга костей!

Но, все – таки, необычная музыкальная одаренность Лермонтова имела бы второстепенное значение, если бы ни отозвалась такой мощной нотой в его творчестве. И это было услышано и подхвачено самой музыкой и развито ею с такой невероятной силой, какая есть только у музыки. Однако, тема «Лермонтов в музыке» столь обширна, что требует отдельной статьи. Скажу только, что лишь Пушкину Лермонтов уступает в количестве стихов и прозы, воплощенных в музыкальных произведениях разных эпох.

Но побочные таланты великого поэта не ограничиваются музыкой. Он был еще и талантливым художником, оставившим нам множество рисунков, акварелей, портретов. Я была в Пятигорске, в домике – музее Лермонтова и видела некоторые его работы поразившие меня, прежде всего, романтической манерой письма. Кавказские горы, ущелья, домик над морским обрывом, замок Тамары, башня в селении близ Казбека и многое другое изображается то легким карандашным штрихом. То маслом. В них хорошо переданы нерв движения, объемность воздушного пространства, настроение лирического пейзажа. Все это и делает его работы не дилетанскими, а вполне профессиональными.

И последнее, на чем мне бы хотелось остановиться – на внешнем облике и характере поэта. Перечитывая воспоминания современников, я попала в настоящий круговорот мнений, противоречащих одно другому. Лермонтов представляется очень разным и в красках, и в словах. На одних портретах мы видим его с правильными чертами лица, с большими выразительными глазами, с огромным лбом и маленькими щегольскими усиками. На других – с глазками – щелями, с узким подбородком и чуть вздернутым носом, на третьих – уставшим, похудевшим и печальным. По одним воспоминаниям глаза Лермонтова «сверкали мрачным огнем», по другим – «его пламенные, но грустные глаза смотрели приветливо, с душевной теплотой». Одни запомнили его холодным, желчным, раздражительным, со злой саркастической улыбкой; другие – задумчивым и печальным; третьи – буйным, шумным, разгульным. И какого же Лермонтова нам выбрать? Думаю, ничего не надо выбирать. Все это и есть Лермонтов! Его можно представить лишь в динамике, в резких сменах душевных состояний, в быстром движении мыслей, в постоянной игре лица. В нем уживались сила и воля духа и безмерное страдание. А свой романтический, мечтательный характер он, как щитом, прикрывал холодностью и угрюмостью. Одни его ненавидели, другие любили и ценили. Н. Раевский писал:

«У многих сложился такой взгляд, что у него тяжелый, придирчивый характер. Так вот – это неправда! Любили мы его все. Пошлости, к которой он был необыкновенно чуток, в людях не терпел, но с людьми простыми и искренними и сам был прост и ласков».

Да, в воспоминаниях друзей он всегда оставался добрым характером, любящим сердцем, увлекающейся натурой. Но разве можно быть постоянно таким, когда вокруг враждебный и беспомощный мир? И чувство одиночества в царстве ядовитой клеветы и предательства придавало его поэзии характер трагический и бунтарский:

И ненавидим мы, и любим мы случайно

Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,

И царствует в душе какой – то холод тайный,

Когда огонь кипит в крови!

Прошло 200 лет!... Но поэзия Лермонтова не покрылась пылью истории, не канула в вечность. Она современна, актуальна и сегодня. Его стихи по – прежнему волнуют, заставляют задуматься, размышлять о судьбах Родины, общества и отдельного человека. И потому через всю жизнь проносим мы в душе образ этого человека – грустного, нежного, мечтательного, язвительного, насмешливого с могучими страстями и беспощадным умом. Образ великого русского поэта Михаила Юрьевича Лермонтова!

Тамара Белицкая.

Из сборника произведений тульских писателей Иван – озеро.