Справедливости ради следует отметить — документальных свидетельств о Лермонтове немного. Отчасти потому, что он прожил трагически короткую жизнь. Воспоминания современников о нем рисуют, как правило, портрет малопривлекательный. Что особенно поражает — образ Михаила Юрьевича, созданный по этим свидетельствам, невероятно сильно контрастирует с его творческим наследием. Словно гениальные стихи, магическую прозу писал кто-то другой, а не этот дерзкий, язвительный, неуживчивый, «озлобленный» поручик Тенгинского пехотного полка Кавказской линии и Черномории Отдельного Кавказского корпуса Михаил Лермантов (тогда его фамилия писалась через «а»).

С именем Лермонтова накрепко связана какая-то тайна, которую уже почти два столетия пытаются разгадать многие исследователи. Тайна характера, тайна творчества, тайна судьбы, тайна смерти. В самом деле, как соединить образ безрассудно-смелого, ходившего не раз в поистине «спецназовские» боевые операции против горцев, отважного воина с автором тончайшей лирической и глубоко философской поэзии? Неужто «Валерик» или «В пустыне жаркой Дагестана» написала та же рука, что держала поражающий кинжал или штык в горячих схватках? Вопросы остаются без ответов.

Документы о дуэли Лермонтова с Мартыновым изучались не раз. И выводы делались разные, хотя вопрос «Кто же направлял руку убийцы?» до сих пор остается открытым. Понятно, что в советской исследовательской школе такой ответ был: за спиной убийцы стоял Николай I, «он был лично заинтересован» в смерти поэта. Почему? Да, не нужен был царю, только что раздавившему свободолюбцев-декабристов, новый «смутьян». Доказательств именно такому направлению развития событий приводится немало, но опять-таки косвенных.

Зададимся вопросом: личная неприязнь Николая, если таковая была, на чем основывалась? За что «гонения», высылки на Кавказ? За дуэль с сыном французского посла Барантом? Тут все, как говорится, по закону. Кто, почему, в каком направлении формировал выводы (а затем и распоряжение) Николая  I? Ведь не сам он во множестве государственных дел пристально следил за поведением неуживчивого дворянского отпрыска. Да, многих переполошило дерзкое стихотворение «На смерть поэта». Но ведь доселе мало кому известный Лермонтов (впрочем, его откровенно-смелые, фривольно-молодеческие сочинения были широко известны в кругах офицерства) в них не затрагивал ни имени, ни чести царя. Он бросил в лицо приговор царедворцам, тем, что роятся вокруг трона, светской черни, но отнюдь не царю. Не здесь ли сокрыта загадка его гибели? С поправкой — не царь, а свита была заинтересована в убийстве поэта…

Дуэль или убийство?

В 1939 году издательством «Соцэкгиз» и отделом рукописей Государственной библиотеки СССР им. В.И. Ленина был издан сборник «М.Ю. Лермонтов. Статьи и материалы», куда вошли документы «Дела штаба Отдельного Кавказского корпуса по дежурству Судного отделения «О предании военному суду отставного майора Мартынова, корнета Глебова и титулярного советника князя Васильчикова, за произведенный первым с поручиком Лермонтовым дуэль, от чего Лермонтов помер». Начато 19 августа 1941. Кончено 6 февраля 1842. На 55 листах».

Внимательное чтение этих документов открывает много интересного для анализа и последующих выводов. Главный из них, который и был сделан исследователями, весьма категоричен: Лермонтов был убит «по воле царя». Документы сборника вроде бы склоняют именно к такой оценке трагической дуэли. Однако из материалов следствия также складывается и другое умозаключение: дуэль и в самом деле напоминала убийство. Поведение подследственных секундантов — хороший довод в пользу названной версии.

...Когда-то в незабвенные студенческие годы производственную практику мне довелось проходить в Минеральных Водах. Разумеется, первое и главное, что сделали мы, — посетили все обозначенные в путеводителях места, связанные с Лермонтовым и героями его произведений: мемориальный дом в Пятигорске, Эолову арфу, гроты — Дианы и Лермонтовский, питьевые галереи, побывали в Кисловодске и Железноводске, взбирались на Змейку и — это был особый маршрут — посетили место дуэли поэта на склоне горы Машук.

Все виденное из сегодняшнего далека кажется сказочным сном, фантастически приближенным ко времени Лермонтова. Память и воображение слились с последующими накопленными знаниями о поэте. Теперь при изучении документов Судного отделения штаба Отдельного кавказского корпуса зримо возникают те далекие впечатления от Кавказских минеральных вод, где прошли последние мгновения короткой жизни поэта.

Во главе Отдельного Кавказского корпуса, штаб которого располагался в Тифлисе, в то время был генерал от инфантерии Е.А. Головин. Он находился в прямом подчинении военного министра. Штаб войск Кавказской линии и Черномории находился в Ставрополе, в то время напоминавшем большую казачью станицу. Должность командующего вой­сками занимал генерал-лейтенант П.Х. Граббе, под началом которого и служил Лермонтов. Граббе мог непосредственно в ходе следствия связываться с Петербургом, что явно не поощрялось командующим Головиным.

В организации следственных действий наибольшую активность проявил, что оправданно, начальник штаба полковник Ф.А. Траскин. Рапорт о состоявшейся дуэли на следующий день, то есть 16 июля, командующему войсками представил комендант Пятигорской крепости полковник Ильяшенков. Такого же содержания рапорт о дуэли и аресте Мартынова, Васильчикова и Глебова отправлен Николаю I (понятно, с уведомлением Граббе и Головина).

Одновременно с этим важным документом императору адресованы еще два — донесение Траскина военному министру князю Чернышеву и донесение подполковника жандармского корпуса Кувшинникова. В сопроводительном рапорте генерал Граббе писал: «В заключение имею честь донести, что я на основании приказания г. Военного Министра донес о сем происшествии его сиятельству, дабы князь Чернышев известился о сем происшествии в одно время с графом Бенкендорфом, которому донес штаб-офицер корпуса, здесь находящийся».

Особую ценность в ряде письменных показаний имеют черновики ответов Мартынова, которые в следственное дело не во­шли, но сохранены, вероятно, в архиве их автора. Если внимательно вчитываться в них, то видно, что Мартынов мучительно искал такую форму ответов, которые убеждали бы комиссию в одном: вина лежит на убитом, а он жертва, чья честь была оскорблена поведением Лермонтова.

Вопросы примерно одинакового содержания были поставлены Глебову и Васильчикову. Но вот что удивительно: всем троим при подготовке ответов была предоставлена возможность согласовывать (негласной перепиской) некоторые, особо важные, показания. Консультации эти, что очевидно, определили и характер ответов Мартынова как главного фигуранта дела.

Они договорились не упоминать еще двух участников дуэли — А.А. Столыпина (Монго) и князя С.В. Трубецкого, что и было сделано. Позже это умолчание было опровергнуто. Тут, очевидно, сказалось желание не ввязывать в опасное по последствиям дело сослуживцев. Траскин и Кувшинников также сочли разумным не доводить до сведения царя о присутствии на дуэли большего числа лиц, не расширять круг свидетелей.

Обстоятельства дуэли также подверглись корректировке в ответах. Вначале Мартынов написал в черновике: «Я сделал первый выстрел с барьера». После переписки с секундантами в ответе появляется совсем другая фраза: «Я первый пришел на барьер». Слова «выстрелил с барьера» им вычеркнуты. На вопрос, стрелял ли Лермонтов, Мартынов ответа не дал. Однако проговорился Васильчиков, заявив, что Лермонтов не успел выстрелить, а пистолет его разрядил позже он, Васильчиков. Это также оказалось ложью. Да и шок, буквально охвативший участников дуэли, когда Лермонтов «упал, как будто его скосило на месте» (из воспоминаний Васильчикова), вряд ли способствовал «разрядке» пистолета убитого.

За этими противоречивыми ответами арестованные пытались скрыть то, что несло серьезную ответственность для всех: Лермонтов, считая повод для дуэли пустяшным, вый­дя к барьеру, выстрелил первым, вверх. Тем самым показав свое нежелание стрелять в Мартынова. В ответ тот выстрелил от барьера — почти в упор. Что это было именно так, существует немало письменных сведений современников: об убийстве (именно убийстве поэта) писали П.А. Вяземский, Ю.Ф. Самарин, А.И. Тургенев, К.С. Аксаков и другие. Писали уверенно, а значит, не на пустом месте. Да и не случайно впоследствии этот эпизод с выстрелом Лермонтова был предан умолчанию. Потому-то и лукавил Васильчиков, заявляя, что именно он «разрядил» пистолет Лермонтова, хотя позже отказался от этого показания, опасаясь строгих наказаний, которых они заслуживали по тогдашним законам: ссылку в Сибирь.

Есть в последовательности дуэльных событий обстоятельства весьма многозначительные. В воспоминаниях лиц, находившихся в то время в Пятигорске, присутствуют оценки, косвенно указывающие на существенные моменты как преддуэльного времени, так и самой дуэли.

А.И. Арнольд, в частности, вспоминает не только о явных причинах размолвки Лермонтова и Мартынова, но и указывает на существование неких «темных причин, о которых намекают многие». Н.П. Раевский, давая оценку Мартынову-дуэлянту, рассказывал: «А Мартынов и стрелять-то совсем не умел». Даже припомнил эпизод, когда Мартынов стрелял в забор, а попал в корову. Он же приводит слова Лермонтова о том, что если дуэль состоится, то «Мартынов пускай делает, как знает, а что сам он целить не станет. «Рука, — сказал, — на него не поднимается!»

При рассказе о дуэли (а противники стрелялись, по условиям, в тридцати шагах) Раевский делает вывод: «Тут хотя бы и из ружья стрелять. Пистолеты-то были Кухенрайтера, да и из них на таком расстоянии не попасть». К тому же стоял туман, видимость была плохая.

Однако никудышный стрелок сразил Лермонтова наповал. Почему? Предложим одну версию. Вот что пишет об особенностях русской (в отличие от европейской) дуэли знаток ее истории Яков Гордин: «В русской дуэли всё обставлялось так, что бескровный вариант был делом счастливой случайности. Идея дуэли — возмездие (а таковой, очевидно, и была дуэль Мартынова с Лермонтовым — В.П. ) — требовала максимальной жестокости… Страшной особенностью русской дуэли, требовавшей от поединщика железного хладнокровия, было право сохранившего выстрел подозвать выстрелившего к барьеру и расстрелять на минимальном расстоянии. Поэтому-то дуэлянты высокого класса не стреляли первыми…».

Очевидно, Мартынов, плохой стрелок, так и поступил, но не подозвал, а сам подошел к барьеру. А знания об этом праве он мог получить из рассказов известного дуэлянта, принимавшего участие в четырнадцати поединках, поручика Руфина Дорохова, тогда находившегося в Пятигорске. Тот, кстати, советовал противникам разъехаться на время, чтобы отказаться от дуэли. Лермонтов уехал в Железноводск. Мартынов же и спустя время от намерения стреляться не отказался.

Дуэлянты стрелялись, как сказано, из пистолетов системы Кухенрайтера. Вот что пишет о них в книге «Все дуэли Пушкина» Евгений Гусляров: это были «тяжелые, дуэльные и армейские пистолеты, считавшиеся наиболее совершенными для своего времени. Это были первые пистонные пистолеты, которые весьма редко, в отличие от кремневых пистолетов Лепажа, давали осечку. Кроме того, как отмечалось, они считались дальнобойными, и стреляться из них было опасно даже на условиях европейской дуэли...».

Не потому ли так настойчиво участники дуэли пытались скрыть выстрел Лермонтова? Признание этого факта означало признание убийства его Мартыновым по «праву сохранившего выстрел». То, что последний мог поступить именно так, указывает его упорство, несмотря на уговоры, на том, чтобы дуэль состоялась.

Суд да дело…

А теперь вернемся к событиям, которые стали разворачиваться после смерти поэта. Окружной суд над Мартыновым, Глебовым и Васильчиковым, безусловно, обнаружил двусмысленность их показаний, знал он и о переписке во время следствия. Нужна была определенность в ответах. Однако из Петербурга поступает приказ передать дело в военный суд с тем, чтобы завершить следствие в как можно более краткие сроки. Очевидно, это была воля царя. Поскольку убит офицер, то передача следственных материалов в ведение военного суда была логичной. Военный министр это распоряжение направил в Корпусной штаб Головину и, естественно, в Ставрополь Граббе. В ноябре последний послал военно-судное дело Головину, приложив, как и положено, собственную оценку дуэли. Присутствие Столыпина и Трубецкого на дуэли им не отмечалось, кратко Граббе упомянул и о дуэли, где о выстреле Лермонтова не было сказано ни слова.

К тому времени подсудимые находились на свободе: арест с них был снят еще летом. По «Своду военных постановлений» участникам дуэли полагалось лишение всех прав, состояния, наказание шпицрутенами и ссылка на каторгу. Всего этого Мартынов и секунданты избежали. Граббе предложил смягчить приговор, учитывая военные заслуги Глебова и других фигурантов дела. Убийцу же лишить чина и ордена и записать в солдаты до выслуги без лишения дворянского достоинства. Наказание Васильчикова ограничить временным содержанием в крепости Пятигорска с занесением в формуляр. Понятна и такая фраза из мнения Граббе: «Впрочем, мнение это и участь подсудимых предано на благоусмотрение Высшего Начальства». «Мнение» командующего войсками на Кавказской линии и Черномории Головина было также отправлено в Петербург.

Военный министр Чернышов сразу же направил Головину и Граббе бумагу с распоряжением Николая I: «Наш государь император высочайше повелевать изволил: означенным подсудимым майору Мартынову, титулярному советнику князю Васильчикову и корнету Глебову, если суд над ним уже кончен и представлен на конфирмацию высшего начальства, дозволить отправиться князю Васильчикову и корнету Глебову в С.-Петербург, а майору по выбору места жительства, обязав их всех троих подпискою не выезжать из сих мест до окончательной конфирмации военно-судного об них дела».

В конце ноября 1841 года военно-судное дело было отправлено в Петербург. В начале января следующего года Николай заслушал доклад о деле и повелел: Мартынова послать на три месяца на гауптвахту и предать церковному покаянию, Васильчикова и Глебова простить: «первого во внимание к заслугам отца, а второго по уважению полученной им в сражениях раны».

Усматривается ли в этом решении, как и в передаче дела от окружного суда в военный, личная заинтересованность царя в «устранении» Лермонтова? Такой вывод, а он проходит через все советское лермонтоведение, мне кажется довольно натянутым. В чем видел Николай I угрозу себе? В позиции, так дерзко выраженной в стихотворении «На смерть поэта»? Но главные слова, повторяю, Лермонтов бросил в лицо толпе, окружающей трон, царедворцам, высшему свету, черни петербургских салонов. Они — да, могли искренне желать наказания «дерзкого мальчишки». А значит, и стремиться к оправданию убийцы. Истина светской черни вряд ли была нужна, смерть Лермонтова удовлетворяла их тщеславное честолюбие.

Вопросы без ответов

Какая же причина заставила Мартынова пойти на расстрел Лермонтова? Именно этот вопрос пытался разрешить Пятигорский окружной суд. Кто подогревал тщеславие отставного майора? Жандармский подполковник Кувшинников, исполняющий приказ шефа жандармов Бенкендорфа, а значит, самого царя? Да, очевидно, он следил за «состоянием умов» кавказского офицерства. Что было естественно, памятуя о не столь уж и давнем бунте масонов-декабристов. Некоторые участники того восстания были сосланы на Кавказ, и Лермонтов встречался с ними в Ставрополе. Но вряд ли Лермонтов при всем его свободомыслии был настроен против существовавшего в России государственного строя. Во всяком случае, все его гражданские стихи таких идей и чувств не содержат. Напротив, выражаясь современными терминами, он мыслил категориями имперскими, в империи видел Божье устроение мира и государства.

Лермонтова не любили многие. Но то была нелюбовь скорее бытового свойства: личные обиды, неприязнь, яд сплетен и так далее. Может быть, в отношениях с Мартыновым и его родными случилось нечто, что оскорбляло честь семьи и не красило Лермонтова? А к тому еще и назойливые насмешки последнего над внешностью Мартынова, напыщенного нарцисса.

Возможно, настроение отставного майора подогревалось кем-то из представителей придворной черни Петербурга, «надменных потомков известной подлостью прославленных отцов». Но видеть в поэте государственного преступника, «сокрушителя основ»! Как-то не вяжется это со всем строем мысли гения, с его творчеством.

И всё-таки что же это за тайная причина, волнующая умы многих исследователей? Одна из них, Алла Марченко, предложила гипотезу, что в краткой беседе с глазу на глаз в доме Верзилиных Лермонтов мог напомнить Мартынову о пристрастии последнего к шулерству в карточной игре. За что тот и был в своё время отправлен в отставку. В полку Мартынова прозвали «маркизом де Шулерхов». И дядя его, Савва Мартынов, весьма преуспевал в шулерской игре. Позже Мартынов распространил «сведения» о том, что якобы прототипом образа Мэри в «Герое нашего времени» была его сестра Наталья, чем Лермонтов оскорбил ее честь. Но очевидно, что это оправдательный повод, чтобы вызывать на дуэль. Что мог сказать Лермонтов Мартынову во дворе дома Верзилиных? Ответа нет…

Мягкость приговора убийце удивляет, заставляет строить разные гипотезы. Но что, по большому счету, дало бы жестокое наказание Мартынова и секундантов? Что изменило бы? Думаю, Николай  I хорошо понимал, что значат слова, когда-то запечатленные гением Лермонтова:

Но есть и Божий суд, наперсники разврата!

Есть грозный суд: он ждет;

Он недоступен звону злата,

И мысли, и дела он знает наперед...

Свою судьбу Лермонтов, «любимец неба», по выражению Василия Розанова, знал. Разве случайно незадолго до роковой дуэли им написано пронзительно-щемящее стихотворение, помеченное роком:

В полдневный жар в долине Дагестана

С свинцом в груди лежал недвижим я;

Глубокая еще дымилась рана;

По капле кровь точилася моя...

В поэзии Лермонтова нет ничего случайного: праведная кровь его к мщению не звала.

Петров В. Липецкая газета  18.05.2014