«Дело в неотдаче Елецким купцом Иваном Горшковым проданного ефремовскому помещику порутчику Петру Лермантову разного леса, 680 дерев. Началось августа 17 дня 1797 года. Решено сентября 3 дня того ж года"

Петр Лермантов – а именно так во всем деле, через «а», писалась фамилия в документах – уж не дед ли поэта? Сегодняшнее Кропотово-Лермонтово находится в Липецкой области, а прежде это был Ефремовский уезд Тульской губернии, граничивший с Елецким. Потому и на обложке дела, заведенного в августе 1797 года, Петр Лермантов сначала записан как елецкий помещик, но потом исправлен на ефремовского.

Начинается дело с обращения елецкого городничего Я. Похвиснева в Елецкой городовой магистрат с заданием разобраться в тяжбе.

Елецкаго городничего в Елецкой городовой магистрат.

              Сообщение

Поданное ко мне елецкого помещика, артиллерии порутчика Петра Юрьева Лермантова чрез двороваго ево человека Сергея Фадеева объявление: елецкой купец Иван Кирилов сын Гаршков в неотдаче им, Гаршковым из рощи ему, господину Лермантову проданного лесу, прописанного в том объявлении количестве со всяким от него показанием на законное решение во оном магистрате при сем посылается августа 16 дня 1797 года.

Городничий Яков Похвиснев.

Далее следует документ от имени поручика Петра Лермантова, который называется «Объявление». Суть его – просьба в разборе спора с елецким купцом Горшковым. Вот его текст:

      Его Высокоблагородию

Господину коллежскому ассесору и города Ельца городничему Якову Ивановичу Похвисневу.

Ефремовскаго помещика, артиллерии порутчика Петра Юрьева сына Лермантова

       Объявление

Прошлаго 1796-го году в осеннее время купил я у елецкаго купца Ивана Кирилова сына Горшкова… разнаго строеваго хорошего лесу сколько какого мне потребно будет ценою на шестьсот рублей, которые деньги тогда ж мною ему отданы. И из оной ево рощи крестьянами моими по договорной с ним, Горшковым, цене срублено дерев березовых толщин разной меры четыреста за каждою сотню по девяносто рублей на триста шесдесят рублей. Дубовых разной же меры восемьсот, за каждою сотню по тридцати рублей на двести сорок рублей. А всего и составило срубленных дерев на 600 руб, из коих перевезено в дом мой березовых двести семьдесят, дубовых двести пятьдесят. А затем в роще, содержащей Горшковым, осталось березовых сто тридцать дерев, дубоваго пятьсот пятьдесят дерев. Остального ж количества дерев… не отдал, в чем мне в разсуждение приготовления для постройки дома рабочих людей учинил остановку, от которой и понес я великой убыток. Покорнейше прошу сие мое объявление принять, а вышеписанного купца Горшкова сыскать и, дабы он в отдаче мне вышесказанного леса, за которой ему как выше объявлено и деньги заплочены сполна, более не чинил мне никакого притеснения, учинить ему вашего высокоблагородия приказание, через что доставить мне законное спокойствие.

    Объявлению артиллерии порутчик Петр Юрьев сын Лермантов руку приложил. Онае объявление верно в отдаче дваровому моему человеку Сергею Фадееву и за оным хождение иметь.

Письмо написано рукой писаря, но «закреплено» подписью самого заявителя. Из заявления видно, что сам Петр Юрьевич в разбирательстве лично участвовать не хотел, а посылал для этого своего дворового человека – С. Фадеева.

Автограф деда великого поэта – сам по себе интересен. Но и документ, кроме, казалось бы, обычного спора, содержит много новой информации. В первую очередь о том, что в 1796 году, по осени, Петр Юрьевич Лермонтов заготавливал строевой лес и возил его на свою усадьбу в Кропотовку. Лес так и именуется в поданном документе «строевым хорошим лесом». Всего Петру Юрьевичу нужно было 1200 деревьев: 400 берез и 800 дубов. А вывезено соответственно – 270 и 250. Интерес в этой информации составляет не только существенная разница в цене между березовым и дубовым материалом – 90 рублей за сотню берез и всего 30 рублей за сотню дубов – вероятно, березовых лесов было тогда немного, и оттого береза так ценилась. Гораздо важнее упоминание о том, что лес шел на постройку дома! И это была заготовка леса не впрок, а уже на само строительство, которое на момент переписки в августе 1797 года было приостановлено. Оставшиеся в роще дубовые бревна требовались для продолжения постройки усадебного дома в Кропотовке, и он осенью 1796 года, скорее всего уже в октябре, был в стадии строительства, о чем ясно говорится в письме: «…в чем мне в разсуждение приготовления для постройки дома рабочих людей учинил остановку, от которой понес я великой убыток».

      Что известно нам о Кропотовке и пребывании там Лермонтовых? Род Лермонтовых появился в России в начале XVII века, на завершающем этапе событий Смутного времени. Наемный солдат шотландец Георг Лермонт служил в польском войске. В конце сентября 1613 года он попал в плен и был принят на службу в московское войско. Сражался под Можайском и под Москвой. В 1621 году за службу Лермонт был пожалован царем Михаилом Федоровичем поместьем Кузнецово, находившемся в Чухломской осаде Галичского уезда костромского края. Погиб первый русский Лермонт во время второй войны с Польшей, в 1634 году, под Смоленском.

      В дальнейшем потомки Лермонта по мере того, как род их с годами разрастался, обзаводились новыми усадьбами, преимущественно в Чухломском уезде. И род Лермонтовых разделился на четыре основных линии, которые условно названы по их усадьбам.

Михаил Юрьевич Лермонтов вышел из «измайловской» линии Лермонтовых, по имени усадьбы Измайлово в том же Чухломском уезде. В усадьбе, доставшейся роду Лермонтовых через жену Евтихия Петровича Лермонтова, Прасковью Михайловну Белкину, жили предки поэта вплоть до 1791 года, когда дед поэта, Петр Юрьевич, продал все свои костромские имения (в 90-е годы XVIII века) и приобрел Кропотовку в тогдашнем Ефремовском уезде. Мужское потомство «измайловской» линии пресеклось в 1841 году со смертью М.Ю. Лермонтова.

      Отец поэта Юрий Петрович Лермонтов считался тульским дворянином и был с 1829 года записан в Тульскую родословную книгу вместе с сыном, так как он, Ю.П. Лермонтов, в 1811 году получил в наследство от отца имение Кропотовку (Любашевку, или Каменный верх тож).

      Дед поэта, Петр Юрьевич, купив Кроптовку в 1791 году и в том же году переехав туда со всей семьей, в которой уже был трехлетний сын Юрий, будущий отец поэта, судя по всему, и взялся за постройку там нового дома в 1796 году. Этот дом размером 20 на 13 метров, с мезонином, стоял в конце аллеи, от которой до настоящих дней сохранились несколько древних вязов. В первом этаже помещались восемь комнат, в мезонине – четыре.

      Но вернемся к нашему архивному делу. «Объявлению» Петра Юрьевича был дан ход. Купец Горшков был опрошен, и вот что выяснилось с его слов.

       Взято 1797 году августа 10 дня

1797-го года августа 10 дня в Елецком городническом правлении елецкой купец Иван Кирилов сын Горшков против поданнаго от ефремовскаго помещика г-на артиллерии порутчика Петра Юрьева сына Лермантова объявления якобы в неотдаче проданнаго мною ему из рощи лесу дубоваго пятисот, березоваго ста тридцати дерев… сим в объяснение показую, что имеется у меня именованного вообще с товарищем моим, елецким же купцом Петром Степановым сыном Карагичевым, покупная у елецкаго помещика господина Ипполита Иванова сына Звягина роща, состоящая в дачах Елецкой округи в деревне Боровках. И с которой рощи прошлаго, 1796-го года, в сентябре месяце, которого числа не упомню, продано мною ефремовскому помещику, артиллерии порутчику Петру Юрьеву сыну Лермантову толщиною какой лес найдется дубовых и березовых тысячу дерев, ценою за девятьсот рублей. Да сверх того особо еще дубовых, толщиною мерою трех четвертей тысячу дерев... А за всю тысячу триста рублей. Чего составило в продаже того леса на тысячу двести рублей.

…По неполучению нами оных денег послан был от меня с товарищем к нему, г-ну Лермантову, в дом прикащик наш, елецкой мещанин Никита Андреев сын Иншаков.., которому он денег не отдал, а приказал, чтоб я с товарищем приехали к нему сами. По которому его приказанию, по возвращении прикащика нашего, на другой день мы к нему и приезжали. А по приезду он, г-н Лермантов, мне с товарищем против прежнего своего обговоренного торга объяснил, что он на тысячу двести рублей дерев из рощи нашей взять не хочет, а желает взять только на тысячу рублей. …Декабря 10 числа он, г-н Лермантов, пять сот рублей нам отдал, а потом и еще 1797-го года в великий пост от прикащика ево двароваго человека получено сто рублей, а последних четырех сот рублей и поныне от него, г-на Лермантова, не получали...

      К сему объяснению Елецкий купец Иван Горшков руку приложил.

Как видно из показаний купца Горшкова, Петр Юрьевич Лермонтов недоплатил ему, и потому лес рубить его людям тот больше не дал.

Читающий может задаться вопросом: а почему Петр Юрьевич Лермонтов, ефремовский помещик, покупал лес в Елецком уезде? Дело в том, что граница между Ефремовским уездом Тульской и Елецким уездом Орловской губерний проходила буквально по южному и восточному валам усадьбы Лермонтовых. И строившийся на усадьбе дом находился в сотне метров от этой границы. Именно этим обстоятельством объясняется то, что в этом спорном деле о покупке леса Петра Юрьевича называют елецким помещиком. А лес, который он покупал и вывозил, находился недалеко – у юго-западной окраины Боровков (ныне нежилая деревня Звягино).

Лес в документах, в договорах называется строевым, то есть пригодным для строительства. Ясно, что Петр Юрьевич взялся за строительство нового дома в Кропотовке. О старом доме, где он с семьей до этого жил с 1791 года, нам ничего не известно, но, вероятно, он уже был тесен и стар. Эти места, пограничные между Ефремовским и Елецким уездами, раздавались боярским детям и заселялись в XVII веке. Кропотовка осваивалась в конце XVII века елецким писцом С. Кропотовым. За сто лет стоявший там дом обветшал, и потребовалось новое строительство.

   Автор этой статьи в июле 1984 года в составе группы работников елецкой горархитектуры занимался обследованием усадьбы Лермонтовых, геодезическим обмером и выяснением планировки остатков ее строений, которые в то время еще хорошо прослеживались. Тогда еще были живы старожилы, помнившие и дом, и усадебные постройки. По словам местных жителей, они были сожжены 11 декабря 1941 года отступавшими гитлеровцами. Не сохранились и каменные фундаменты – их разобрали на восстановление погоревшей деревни. В 1960 году на территории усадебного парка начали строить овчарню из шлакобетона. Но учителя местной школы обратились к властям района, и стройку прекратили.

     Съемка, проведенная в 1984 году, показала, что в остатках аллей, следах дорожек, размещении усадебных построек хорошо прослеживается планировка усадьбы по образцам регулярной планировки XVIII века. Расположенная на обращенном к востоку пологом склоне речки Любашевка, усадьба ограничена валами и имеет форму прямоугольника со сторонами 427 на 277 метров, что соответствует прежним размерам 200 на 130 саженей. Основной въезд обозначен в центре восточного вала, от него ведет главная аллея, хорошо прослеживающаяся по углублению рельефа, двум древним вязам и молодой поросли вязов, которые начинали аллею.

    Центральная аллея парка за пределами усадебного вала продолжалась дорогой, которая спускалась к мосту через речку Любашевку, поднималась по восточному ее берегу на земли Елецкого уезда и вела к старой Московской дороге, проходившей по водоразделу в полутора-двух верстах от лермонтовской усадьбы.

    Аллея заканчивалась полукруглым парадным двором, обсаженным сиренью, на котором стоял дом с мезонином. Сохранилось его единственное изображение на фото 1927 года, когда он был одноэтажным, его мезонин уже разобран при перестройке. Но и по этому снимку, дополняемому обмерами остатков фундаментов, можно представить его первоначальный облик. Фасад дома – трехчастный, по три окна в каждой из частей; над центральной частью возвышался мезонин, перед которым на колоннах с фронтоном находился широкий балкон-веранда, скорее всего, на оба этажа. Между окнами центральной части были двери выхода на этот балкон. В дворовой части также было два входа: черный – для прислуги и белый – хозяйский. По сохранившимся описаниям и свидетельствам старожилов реконструирована внутренняя планировка дома: восемь комнат в первом и четыре во втором этажах. На фотографии дома, хранящейся в Пушкинском доме в Санкт-Петербурге, написано: «Крайнее правое окно – по преданию – комната Михаила Юрьевича, рядом два окна – спальня Юрия Петровича, комната с балконом – гостиная, три окна с левой стороны – зал. В другой стороне дома через коридор – столовая и две комнаты сестер Юрия Петровича». Названо только семь комнат в первом этаже. Не названа лишь обязательная для барских домов комната для прислуги, она обычно примыкала к столовой.

    Справа и слева от дома располагались погреб и ледник, дальше слева – людская кухня с ткацкой, в глубине двора – конюшня с каретным сараем, амбар, людская изба и скотный двор. На краю поля, с западной стороны усадьбы, стояла рига. Для постройки погреба и ледника использовали местный камень – песчаник. Дом и остальные хозяйственные постройки были деревянными, и та тысяча деревьев предназначалась, кроме главного дома, на все эти постройки.

     Трехчетвертной лес, упоминаемый в переписке, – это дубовый лес диаметром в три четверти, т. е. около 50 см, самый удобный для строительства стен. На весь дом, учитывая сруб, конструкции крыши, полов, потолков и столярных изделий, ушло бы до 550 бревен.

    А чем же закончилось то самое спорное дело о лесе? Его рассмотрел 3 сентября 1797 года Елецкой городовой магистрат и принял решение не в пользу Петра Юрьевича на том основании, что «челобитчик жалобы свои исправно доказать… не может».

  Исследователи истории рода Лермонтовых, изучая документы судебных дел, приходят к выводу, что «многие Лермонтовы обладали весьма неуживчивыми характерами, были склонны к ссорам и по пустяковым причинам заводили судебные дела «об оскорблениях» – например, дело острожниковского прапорщика Михаила Михайловича Лермонтова с соседним помещиком И.Г. Черевиным, длительная тяжба колотиловского И.Ю. Лермонтова с П.А. Катениным». Дело о покупке леса Петром Юрьевичем, возможно, тому подтверждение – затевая судебное разбирательство, он заведомо знал об отсутствии доказательств, потому и сам не участвовал в разбирательстве и не смог доказать своей правоты. Зато благодаря этому делу мы узнали время и обстоятельства строительства усадьбы.

    Чем же нам так дорого Кропотово? Хотя бы уже тем, что за четверть века до рождения поэта его дед не только обосновался здесь с семьей, но и, как видно из документов Липецкого архива, заново распланировал и отстроил всю усадьбу. В ней вырос отец поэта, а после его смерти часть усадьбы досталась Михаилу Юрьевичу. Некоторые исследователи биографии поэта считают, что «достоверно известен лишь один случай посещения Кропотовки юным Мишей Лермонтовым в 1827 году, когда он заезжал свидеться с отцом по пути из Тархан в Москву». Но после ссылки на Кавказ в 1837 году Лермонтова неоднократно проезжал по Московскому тракту и не мог не заезжать в Кропотово, лежащее от него в полутора-двух верстах. И в творчестве его есть кропотовские мотивы, например, в стихотворении, написанном на смерть отца, похороненного неподалеку, в Шипово. Кропотовке мы, отчасти, должны быть благодарны и за то, что поездка сюда юного Бунина убедила его, что и в такой глуши может родиться поэт, и это вдохновило и укрепило его в мысли – писать. «Да, вот Кроптовка, этот забытый дом, на который я никогда не могу смотреть без каких-то бесконечно грустных и неизъяснимых чувств... Вот бедная колыбель его, наша общая с ним. Вот его начальные дни, когда так же смутно, как и у меня некогда, томилась его младенческая душа, «желанием чудным полна», и первые стихи, столь же, как и мои, беспомощные... А потом что? А потом вдруг «Демон», «Мцыри», «Тамань», «Парус», «Дубовый листок оторвался от ветки родимой...». Как связать с этой Кроптовкой все то, что есть Лермонтов?.. Я подумал всё это с такой остротой чувств и воображения, и у меня вдруг занялось сердце таким восторгом и завистью…», – писал И.А. Бунин в романе «Жизнь Арсеньева».

    Благодаря спорному «делу о лесе» время начала строительства родового дома Михаила Юрьевича Лермонтова мы теперь знаем достоверно – сентябрь 1796 года. В До 1811 года им владел дед поэта, в 1811–1831 – отец, а после его смерти половина имения принадлежала самому Михаилу Юрьевичу Лермонтову.

      Судьба Кропотовки печальна – в ней два года назад оставалась последняя жительница восьмидесяти лет.

    Летом 2010 года в усадьбе вместе со мной побывал замечательный русский писатель Виктор Иванович Лихоносов. Долго, неторопливо ходил он по усадьбе, внимательно, словно бы и не глазами, а душой вглядываясь в редких свидетелей прежней усадебной жизни: усадебный вал, пруд-сажалка, следы аллеи, рвы на месте дома и разросшиеся, задичавшие кусты сирени. И каждый камушек или кусочек печных изразцов, поднятые на месте дома, он воспринимал как святыню. На месте дома нас ожидала картина, какую можно увидеть только в России: там, где были фундаментные траншеи лермонтовского дома, на южной его стороне, была разровненная бульдозером площадка, присыпанная песком. На ней был установлен камень-песчаник с прибитой доской с надписью, что здесь стоял дом. Так просто оказалось для кого-то провести «мероприятие по сохранению памяти о великом земляке»: бульдозер, машина песка, камень.

    А еще надпись на металлическом щите – стихотворение Лермонтова на смерть отца. Поразительно, что такие же мысли, что и Бунин, высказал Лихоносов, глядя на то печальное запустение, что видится сейчас в этих дорогих сердцу местах: «Да-а… Боже мой! В какой глуши проходило их детство, юность… Какая скорбь! А имена какие! Лермонтов! Бунин! Великие люди! Здесь, в этой глуши, росли они – и кем стали! Вот она, Россия наша»… И увез с собой, как дорогие сокровища – камешек из видимых еще недавно остатков фундаментов. А еще – зеленую веточку с древнего вяза лермонтовской аллеи. Засушенная, в его кабинете она кажется вечно зеленой.